Сценарий
«Ленинград – город великого мужества»
Форма мероприятия: литературно-историческая композиция
Дата и время проведения: 28 января 2016 года
Место проведения: Языковская модельная библиотека ( читальный зал)
Участники:
Цели и задачи мероприятия:
ü Воспитание
патриотизма, чувства гордости за свою страну, за свой народ.
ü Познакомить со
страшным периодом в жизни нашей страны на основе поэтического творчества;
ü Пробудить
чувство сострадания и гордости за стойкость своего народа в период блокады
Ленинграда и на протяжении всей Великой Отечественной войны с помощью
поэтической литературы.
1.Вступительное слово.
«Все может родная земля:
Накормить своим
хлебом, напоить из своих родников,
удивить своей
красотой.
Вот только защитить сама себя не может:
Защита родной земли – долг тех,
Вот только защитить сама себя не может:
Защита родной земли – долг тех,
кто ест ее хлеб,
кто пьет ее воду, любуется ее красотой».
А. Митяев
А. Митяев
1418
дней и ночей продолжалась Великая Отечественная война.
В сердцах наших жить будут вечно
Герои минувшей войны.
Нам память о них дорога бесконечно,
И ею с тобой мы сильны.
Герои минувшей войны.
Нам память о них дорога бесконечно,
И ею с тобой мы сильны.
Ведущий:
Зловещие
языки пламени, рвущие ввысь и испепеляющие все, что встает на их пути.
Искаженные ужасом лица женщин, прижимающих к груди насмерть перепуганных детей.
Душе раздирающие стоны раненых. Грохот орудий. Свист пуль. И всюду трупы людей,
еще недавно думающих о будущем, мечтавших о любви и счастье.
Ведущий:
Все
это и есть война - самое страшное событие, которое только может случиться как в
жизни отдельного человека, так и в истории всего человечества.
Что может быть страшнее, чем война?!
Лишь слезы да страдания несет она.
И счастье разбивает у людей,
Любимых разлучает и друзей.
Лишь слезы да страдания несет она.
И счастье разбивает у людей,
Любимых разлучает и друзей.
2.Основная часть.
Ведущий:
Опять война, опять блокада…
А, может, нам о них забыть?
Я слышу иногда: «Не надо,
Не надо раны бередить
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде прочитали
Стихов достаточно вполне».
И может показаться: правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда – не права!
Блокада! Блокада! Блокада!
Погасли огни Ленинграда.
В снегу от разрывов воронки
Чернеют, как стаи вороньи.
А, может, нам о них забыть?
Я слышу иногда: «Не надо,
Не надо раны бередить
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде прочитали
Стихов достаточно вполне».
И может показаться: правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда – не права!
Блокада! Блокада! Блокада!
Погасли огни Ленинграда.
В снегу от разрывов воронки
Чернеют, как стаи вороньи.
Ведущий:
Блокада. Блокада. Блокада.
У Нарвских ворот баррикада.
На фронт уходящие танки.
И с гробиком детские санки.
Блокада. Блокада. Блокада.
И голод, и ноги, как вата.
И смерть каждый день на пороге.
А в школе сегодня уроки.
Уроки с тетрадкой и мелом,
Уроки под страшным обстрелом.
Уроки, как вызов блокаде.
И выстрел… и кровь на тетради.
У Нарвских ворот баррикада.
На фронт уходящие танки.
И с гробиком детские санки.
Блокада. Блокада. Блокада.
И голод, и ноги, как вата.
И смерть каждый день на пороге.
А в школе сегодня уроки.
Уроки с тетрадкой и мелом,
Уроки под страшным обстрелом.
Уроки, как вызов блокаде.
И выстрел… и кровь на тетради.
Ведущий:
Таня Савичева - ленинградская школьница,
которая с начала блокады Ленинграда начала вести дневник в записной книжке,
оставшейся от её старшей сестры Нины. В нем всего 7 страшных записей о гибели
ее большой семьи в блокадном Ленинграде. Детская рука, теряющая силы от голода,
писала неровно, скупо. Хрупкая душа, пораженная невыносимыми страданиями, была
уже не способна на живые эмоции.
Таня Савичева:
Тетрадка, тетрадка
В линеечку косую.
Одни примеры пишут,
А я войну рисую.
И смерть идет с косою
В линеечку косую.
Ведущий:
Тетрадка, тетрадка
В линеечку косую.
Одни примеры пишут,
А я войну рисую.
И смерть идет с косою
В линеечку косую.
Ведущий:
«Бабушка умерла 25 января в 3 часа
дня 1942 года».
Таня Савичева:
Коптилка – мой фонарик.
Лица не различишь.
Да здравствует сухарик!
Но он мне сниться лишь.
Ни маковой росинки.
Зато дают бурду.
И плавают крупинки
В тарелке, как в пруду.
А куропатка в день съедает всего 22 грамма. Счастливая.
Как пишет, замерзая,
Дрожащая рука,
Страдая и дерзая,
Страничку дневника.
Строка… еще строка…
Ведущий:
Таня Савичева:
Коптилка – мой фонарик.
Лица не различишь.
Да здравствует сухарик!
Но он мне сниться лишь.
Ни маковой росинки.
Зато дают бурду.
И плавают крупинки
В тарелке, как в пруду.
А куропатка в день съедает всего 22 грамма. Счастливая.
Как пишет, замерзая,
Дрожащая рука,
Страдая и дерзая,
Страничку дневника.
Строка… еще строка…
Ведущий:
Таня писала свою летопись…
Таня Савичева:
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года».
Очень трудно писать слово «умер». У Леки был свой угол, отгороженный шкафом. Он там чертил. Зарабатывал деньги черчением. Он был тихий и близорукий, ходил в очках. И все скрипел своим перышком, рейсфедер оно называется… Лека умер… Умер Лека…»
Ведущий:
Таня Савичева:
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года».
Очень трудно писать слово «умер». У Леки был свой угол, отгороженный шкафом. Он там чертил. Зарабатывал деньги черчением. Он был тихий и близорукий, ходил в очках. И все скрипел своим перышком, рейсфедер оно называется… Лека умер… Умер Лека…»
Ведущий:
Она уронила голову и долго не могла
ее поднять. И все, что происходило дальше, было как во сне. Она была и как бы
не была в этом страшном блокадном мире.
Таня Савичева:
Таня Савичева:
Расскажи нам, старая чернильница,
Как в тебе чернила застывали.
Расскажи, как можешь, печка бывшая,
Как мы в дни блокады горевали.
Но молчит чернильница.
Печь к теплу дорогу не покажет,
Про огонь забывшая.
Только хлеб живой. Он все расскажет.
Ведущий:
Как в тебе чернила застывали.
Расскажи, как можешь, печка бывшая,
Как мы в дни блокады горевали.
Но молчит чернильница.
Печь к теплу дорогу не покажет,
Про огонь забывшая.
Только хлеб живой. Он все расскажет.
Ведущий:
С 20 ноября 1941 года пятый раз
сокращается хлебный паек: рабочие стали получать в сутки 250 г хлеба, а
неработающие (служащие, иждивенцы, дети) – по 125 г хлеба в сутки. Крошечный,
почти невесомый ломтик.
Сто двадцать пять блокадных грамм
С огнем и кровью пополам…
Хлеб не ушел, не покинул дом, только превратился в тоненький ломтик, прозрачный, как кленовый листок. Ломтик лежал на Таниной ладони. Не просто хлеб – блокадный паек.
Таня Савичева:
Вы знаете, как едят блокадный хлеб? Нет? Я раньше тоже не знала… Я научу вас. Надо положить пайку на ладонь и отломить крохотный кусочек. И долго-долго жевать его, глядя на оставшийся хлеб. И снова отломить. И снова жевать. Надо как можно дольше есть этот крохотный кусочек. А когда весь хлеб будет съеден, подушечками пальцев соберите на середину ладони крошки и прильните к ним губами, словно хотите поцеловать их… Чтобы ни одна крошка не пропала… ни одна крошечка.
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 года… Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942 года…»
Сто двадцать пять блокадных грамм
С огнем и кровью пополам…
Хлеб не ушел, не покинул дом, только превратился в тоненький ломтик, прозрачный, как кленовый листок. Ломтик лежал на Таниной ладони. Не просто хлеб – блокадный паек.
Таня Савичева:
Вы знаете, как едят блокадный хлеб? Нет? Я раньше тоже не знала… Я научу вас. Надо положить пайку на ладонь и отломить крохотный кусочек. И долго-долго жевать его, глядя на оставшийся хлеб. И снова отломить. И снова жевать. Надо как можно дольше есть этот крохотный кусочек. А когда весь хлеб будет съеден, подушечками пальцев соберите на середину ладони крошки и прильните к ним губами, словно хотите поцеловать их… Чтобы ни одна крошка не пропала… ни одна крошечка.
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 года… Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942 года…»
Звучит фонограмма «Взрывы»
Ведущий:
За окном завыли сирены. Раздался
оглушительный треск. Стены вздрогнули. Дом тряхнуло. Люстра закачалась как при
землетрясении. По потолку, как молния, пробежала кривая трещина. Упала
штукатурка.
Таня держалась спокойно: человек ко всему привыкает. Даже к бомбежке.
Таня Савичева:
Не все ли равно, отчего умирать. Может быть, от голода еще больнее.
Ведущий:
Таня держалась спокойно: человек ко всему привыкает. Даже к бомбежке.
Таня Савичева:
Не все ли равно, отчего умирать. Может быть, от голода еще больнее.
Ведущий:
Таня, уезжай на Большую землю, там
есть хлеб, там жизнь.
Таня Савичева:
Я не могу уехать без мамы.
«Мама умерла 13 мая в 7 часов утра 1942 года… Савичевы умерли… Умерли все… Осталась одна …Таня…»
Ведущий:
Таня Савичева:
Я не могу уехать без мамы.
«Мама умерла 13 мая в 7 часов утра 1942 года… Савичевы умерли… Умерли все… Осталась одна …Таня…»
Ведущий:
Ее голос оборвался. Но под сводами
ледяной комнаты, как эхо, зазвучали другие голоса, такие же приглушенные,
охрипшие:
Осталась одна Валя… Остался один Вадим… Осталась одна Катя… Женя… Кира…
Идёт показ слайдов о Тане Савичевой и ее семье.
(поет Тамара Гверцители «Дети войны»)
Осталась одна Валя… Остался один Вадим… Осталась одна Катя… Женя… Кира…
Идёт показ слайдов о Тане Савичевой и ее семье.
(поет Тамара Гверцители «Дети войны»)
Ведущий:
Только за первую блокадную зиму голод унес в Ленинграде 252
тыс. человек.
Дети в осажденном городе. Смотреть на голодающих детей (а их в городе оказалось немало – около 400 тысяч) и чувствовать свою полную беспомощность перед тем, что ничем помочь им не можешь, - нет ничего ужаснее для матерей. В осажденном городе работали 30 школ. Местом учебы стали и некоторые бомбоубежища жилых зданий.
Дети в осажденном городе. Смотреть на голодающих детей (а их в городе оказалось немало – около 400 тысяч) и чувствовать свою полную беспомощность перед тем, что ничем помочь им не можешь, - нет ничего ужаснее для матерей. В осажденном городе работали 30 школ. Местом учебы стали и некоторые бомбоубежища жилых зданий.
Ведущий:
Даже
в таких жутких условиях дети учились. Это был подвиг. Опасен и тяжел путь в
школу. На улицах часто рвались снаряды. В школах и бомбоубежищах, где
проводились занятия, стоял такой мороз, что замерзали чернила. Ученики сидели в
пальто, шапках, рукавицах. Руки коченели, а мел выскальзывал из пальцев.Ученики
шатались от голода. У всех была общая болезнь - дистрофия. А к ней еще
прибавилась и цинга. Кровоточили десны. Качались зубы. Ученики умирали не
только дома, на улице, по дороге в школу, но, случалось и прямо в классе.
Девочка руки протянула
Уснула,
А оказалось - умерла..
Никто не обронил ни слова,
Лишь хрипло, сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Уроки после похорон
Уснула,
А оказалось - умерла..
Никто не обронил ни слова,
Лишь хрипло, сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Уроки после похорон
(Ю. Воронов)
Ведущий:
Но вот в ноябре-декабре1941 – январе 1942 года начинает действовать ледовая «Дорога жизни» - по Ладожскому озеру.
Есть разные дороги - магистральные, городские, деревенские, разбитые и ухоженные, есть даже гоночные и кольцевые, но была и есть одна дорога, цена которой - жизнь ленинградцев, и не вспомнить о ней нельзя.
Но вот в ноябре-декабре1941 – январе 1942 года начинает действовать ледовая «Дорога жизни» - по Ладожскому озеру.
Есть разные дороги - магистральные, городские, деревенские, разбитые и ухоженные, есть даже гоночные и кольцевые, но была и есть одна дорога, цена которой - жизнь ленинградцев, и не вспомнить о ней нельзя.
(На экране –«Дорога Жизни»)
Ведущий:
…на Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
Там матери под темным небом
Толпой у булочных стоят,
И дрогнут, и молчат, и ждут,
Прислушиваются тревожно:
К заре, сказали, привезут…
Гражданочки, держаться можно…
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
Там матери под темным небом
Толпой у булочных стоят,
И дрогнут, и молчат, и ждут,
Прислушиваются тревожно:
К заре, сказали, привезут…
Гражданочки, держаться можно…
Ведущий:
И было так: на всем ходу
Машина задняя осела.
Шофер вскочил, шофер на льду.
Ну, так и есть – мотор заело.
Машина задняя осела.
Шофер вскочил, шофер на льду.
Ну, так и есть – мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта не угроза,
Да рук не разогнуть никак:
Их на руле свело морозом.
Чуть разогнешь – опять сведет.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб – две тонны? Он спасет
Шестнадцать тысяч ленинградцев. –
И вот – в бензине руки он
Смочил, поджег их от мотора,
И быстро двинулся ремонт
В пылающих руках шофера.
Ведущий:
Поломка эта не угроза,
Да рук не разогнуть никак:
Их на руле свело морозом.
Чуть разогнешь – опять сведет.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб – две тонны? Он спасет
Шестнадцать тысяч ленинградцев. –
И вот – в бензине руки он
Смочил, поджег их от мотора,
И быстро двинулся ремонт
В пылающих руках шофера.
Ведущий:
Вперед! Как ноют волдыри,
Примерзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
К хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
Пайки получат на заре –
Сто двадцать пять блокадных грамм
С огнем и кровью пополам.
Ведущий:
Примерзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
К хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
Пайки получат на заре –
Сто двадцать пять блокадных грамм
С огнем и кровью пополам.
Ведущий:
…О, мы познали в декабре –
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех –
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен,
наш хлеб насущный, ленинградский.
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех –
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен,
наш хлеб насущный, ленинградский.
Ведущий:
К марту 1942 года уже имелась возможность выпекать полноценный ржаной хлеб,
даже с применением пшеничной муки.
Наступала весна 1942 года. До конца блокады было еще далеко…
Наступала весна 1942 года. До конца блокады было еще далеко…
Мы ждали прорыва блокады
Полтысячи дней и ночей
В мученьях блокадного ада,
Средь тысяч и тысяч смертей.
Сплоченные общим страданьем,
Без света, тепла и еды,
Мы жили, крепясь ожиданьем,
Единою верой тверды.
О, нет, мы не ждали покорно,
Чтоб сняли блокаду извне,
И сами пытались упорно
Пробить брешь в фашистской стене.
Желания было в избытке,
Да мало уменья и сил.
Но мы продолжали попытки,
И город блокаду долбил -
И днем, и глухими ночами,
В жару и метельную муть.
-
Ну, где же вы там, волховчане?
Ещё поднажмите чуть-чуть!
И врезавшись в память глубоко,
В ней ранами ноют с тех пор
Поповка, Усть-Тосно, Дубровка,
Синявино, Мга, Красный Бор…
Мы ждали прорыва блокады
Полтысячи дней и ночей,
Ловя дальний гул канонады,
Тревожась и радуясь ей.
Как медленно он приближался-
Прорыва святой день и час!
И этого дня не дождался
Почти каждый третий из нас…
А. Молчанов
Из
воспоминаний жителей блокадного
Ленинграда:
Юлия
Владиславовна Полховская
Зимой для воды растапливали снег. Варили суп
из горчицы, перца и соли. Весной в парке щипали траву, собирали корешки, потом
выручала лебеда. Этим и кормились. …Еще помню, я ходила по улицам и в каждом
камушке видела хлеб, поднесу ко рту – камень…
Зоя Смирнова-Торопова
…Когда
появилась первая травка, мы выпалывали её всю подряд и ели с солью. Когда во
дворе травы не осталось, нас выводили на улицы и там мы не гуляли и не играли,
а сидели на корточках, как старички, и щипали травку, щипали и ели, ели. Я
держалась какой-то силой (видимо, молитвами мамы), но ноги были опухшие. Помню,
я увидела на дороге нарисованные классики,
подняла ногу и хотела подпрыгнуть, но, увы! ноги не слушались, я
расплакалась в ужасе, что я никогда не смогу прыгать.
Людмила Ивановна
Седачева.
Немцы
бомбили и обстреливали город ежедневно, до бомбоубежища идти далеко, а впереди
и позади дома — окопы, в них находились солдаты. Как только раздавался рёв
авиационных моторов, мы мчались к
солдатам в окопы. Они, конечно, ругали нас, но чаще жалели. Помню, молодой
боец, белобрысый такой, укрывая меня и сестрёнку плащ-палаткой, улыбался и
приговаривал: «Ну что, курносые, страшно? Быстрей! Быстрей в домик! А то Змей
Горыныч слопает».
В
конце ноября 41 года ударили морозы (в ночь на 31 декабря было зафиксировано
около 52 градусов ниже нуля). Замёрзли водохранилища, подошло к концу топливо.
В каждом доме были установлены печки-буржуйки. Ленинградцы жгли мебель, паркет,
книги. За водой ходили на набережные Невы, делали прорубь и набирали воду под обстрелами.
Я
в гору саночки толкаю.
Ещё немного – и конец.
Вода, в дороге замерзая,
Тяжёлой стала, как свинец.
Как хорошо, что ты замёрзла,
Святая невская вода!
Когда я поскользнусь под горкой,
На той тропинке ледяной,
Ты не прольёшься из ведёрка,
Я привезу тебя домой.
Нечеловеческие
страдания не сломили дух ленинградцев. Город не просто жил, он давал фронту
танки и самолеты. На заводы и фабрики пришли мальчишки и девчонки. Голодные,
измождённые, они по 12-14 часов не выходили из промерзших цехов.
Сколько исковерканных войной детских судеб?
Как внезапно ворвалась война в их детство и юность…
Сколько тогда бродило по огненным дорогам бездомных и обездоленных детей,
изголодавшихся, потерявших родных и близких!
Кто-то родом из детства... Я — из войны,
Из блокадного бедствия, из его глубины.
Влюблена была в небо, но небо меня
Обмануло нелепо. Среди белого дня
С неба падали бомбы, разрушали дома.
Поднялась из обломков, как — не знаю сама.
А друзья не успели. Мне жалко друзей.
Хорошо они пели в первой роте моей.
Были родом из детства все друзья у меня,
Не могу я согреться без них у огня.
Враги
надеялись, что жестокие лишения пробудят в ленинградцах низменные инстинкты,
запутают в них все человеческое. Они думают, что голодные, мерзнущие люди
перессорятся между собой из-за куска хлеба, из-за полена дров, перестанут
защищать город и в конце концов сдадут его. Недаром 30 января 1942 года Гитлер
цинично заявил: «Ленинград мы штурмуем сознательно. Ленинград выжрет самого
себя». Но гитлеровцы просчитались. Люди, пережившие блокаду, до сих пор помнят
глубокую человечность безмерно страдающих ленинградцев, их доверие и уважение
друг к другу.
В метельной ночи Ленинграда
Померк Петропавловский шпиль.
С твоими ветрами, блокада,
Клубится морозная пыль.
Склонившись под мглой снеговою,
Девчонка с ведерком пустым
Чуть движется, а за Невою
Клубится пожарища дым.
А там, меж сугробов горбатых,
Где трудно и взрослым шагать,
На саночках узких ребята
Везут свою мертвую мать.
Везут- и за вымершим садом
Их след исчезает в снегу ,
А небо трясет канонада
На месть и на гибель врагу.
Сметая фашистские доты,
Не молкнут Кронштадта форты!
Отважная наша пехота
Стоит у бессмертной черты.
Ни звездочки, ветер и темень.
Лишь в сердце: ни шагу назад!
Ты в сердце навек, как поэма,
Мой город родной, Ленинград! Ю. Андрющенко " Ты в сердце моем, как поэма"
Померк Петропавловский шпиль.
С твоими ветрами, блокада,
Клубится морозная пыль.
Склонившись под мглой снеговою,
Девчонка с ведерком пустым
Чуть движется, а за Невою
Клубится пожарища дым.
А там, меж сугробов горбатых,
Где трудно и взрослым шагать,
На саночках узких ребята
Везут свою мертвую мать.
Везут- и за вымершим садом
Их след исчезает в снегу ,
А небо трясет канонада
На месть и на гибель врагу.
Сметая фашистские доты,
Не молкнут Кронштадта форты!
Отважная наша пехота
Стоит у бессмертной черты.
Ни звездочки, ветер и темень.
Лишь в сердце: ни шагу назад!
Ты в сердце навек, как поэма,
Мой город родной, Ленинград! Ю. Андрющенко " Ты в сердце моем, как поэма"
Опять налёт,
Опять сирены взвыли.
Опять зенитки начали греметь.
И ангел
С петропавловского шпиля
В который раз пытается
взлететь.
Но неподвижна очередь
людская
У проруби,
Дымящейся во льду.
Там люди
Воду медленно таскают
У вражеских пилотов на
виду.
Не думайте, что лезут зря
под пули.
Остались-
Просто силы берегут.
Наполненные вёдра и кастрюли
Привязаны к саням,
Но люди ждут.
Ведь прежде чем по ровному
пойдём,
Нам нужно вверх
По берегу подняться.
Он страшен.
Этот тягостный подъём,
Хотя, наверно, весь –
Шагов пятнадцать.
Споткнёшься,
И без помощи не встать,
И от саней –
Вода
Дорожкой слёзной…
Чтоб воду по пути не
расплескать,
Мы молча ждём,
Пока она замёрзнет…
Ю. Воронов
В теченье этой медленной зимы,круша её железные потёмки, -
"Мы не уступим. Каменные мы", -
ты говорила голосом негромким.
Всё 'уже ядовитое кольцо.
Враг продолжает дальше продвигаться.
И вот в его угрюмое лицо
взглянули, как солдаты, ленинградцы.
О город без огня и без воды!
Сто двадцать пять блокадных граммов хлеба...
Звериное урчание беды
с безжалостного, мёртвенного неба.
Стонали камни, ахали торцы,
но люди жили, находили силы,
а те, что погибали, как бойцы
ложились тесно в братские могилы.
Но, наконец, изнемогла зима,
открылись заволоченные дали.
Чернеют разбомблённые дома, -
они мертвы, они устали.
А мы с тобой выходим на мосты,
и под крылом торжественного мая
волнуешься и радуешься ты,
причины до конца не понимая.
А мы с тобой на облачко глядим,
и ветер нам глаза и губы студит.
А мы с тобой негромко говорим
о том, что было, и о том, что будет.
Мы вырвались из этой длинной тьмы,
прошли через заслоны огневые.
Ты говорила: "Каменные мы".
Нет,
мы сильнее камня,
... мы живые!
Ведущий:
27 января 1944 года кольцо блокады было прорвано, радости
горожан не было конца. Позади остались
900 страшных дней, когда город задыхался от вражеской осады. Пришло
долгожданное освобождение. И в честь этого над Невой прогремели 24 залпа
торжественного салюта.
Такого дня не
видел Ленинград!
Нет, радости подобной не бывало…
Казалось, что все небо грохотало,
Приветствуя великое начало
Весны, уже не знающей преград.
Гремел неумолкаемо салют
Из боевых прославленных орудий,
Смеялись, пели, обнимались люди…(В. Рождественский)
Нет, радости подобной не бывало…
Казалось, что все небо грохотало,
Приветствуя великое начало
Весны, уже не знающей преград.
Гремел неумолкаемо салют
Из боевых прославленных орудий,
Смеялись, пели, обнимались люди…(В. Рождественский)
Ведущий:
За залпом залп.
Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пестрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось.
Рыдают люди и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют!
Сегодня ленинградцы плачут…
Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пестрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика –
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось.
Рыдают люди и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют!
Сегодня ленинградцы плачут…
3.Заключительное слово.
Ведущий:
Тем, кто родился после войны, многого уже не понять и того, что пережило военное поколение - не пережить. Можно только слушать рассказы тех, кто выжил, и постараться осознать, попытаться почувствовать, что они пережили, и сохранить это в памяти... Отдать дань вечного уважения и вечной благодарности.
Тем, кто родился после войны, многого уже не понять и того, что пережило военное поколение - не пережить. Можно только слушать рассказы тех, кто выжил, и постараться осознать, попытаться почувствовать, что они пережили, и сохранить это в памяти... Отдать дань вечного уважения и вечной благодарности.
Те,
кто пережил блокаду, были обычными людьми. Они сумели совершить невозможное -
пережить ледяной ад. И не только пережить, но и остаться людьми. Они уходят, и
вместе с ними уходит история. От нас зависит, чтобы она не ушла навсегда.[1]
Комментариев нет:
Отправить комментарий